- Иностранец – он наглый! – развивал свою мысль Прудентов, – он забрался к себе в квартиру и думает, что в неприступную крепость засел. А почему, позвольте спросить? – а потому, сударь, что начальство у них против нашего много к службе равнодушнее: само ни во что не входит и им повадку дает!
- Правда! – подтвердил Иван Тимофеич.
- Правда! – откликнулись мы.
- Уж так они там набалованы, так набалованы – совсем даже как оглашенные! – присовокупил Иван Тимофеич, – и к нам-то приедут – сколько времени, сколько труда нужно, чтоб их вразумить! Есть у меня в районе француз-перчаточник, только на днях я ему и говорю: «смотри, Альфонс Иваныч, я к тебе с визитом собираюсь!» – «В магазин?» – спрашивает. «Нет, говорю, не в магазин, а туда, в заднюю каморку к тебе хочу взглянуть, как ты там, каково поживаешь, каково прижимаешь... републúк и все такое»... Так он, можете себе представить, даже на меня глаза вытаращил: «не может это быть!» – говорит. Вот это какой закоснелый народ!
- И вы... да неужто же вы так и оставили это? – возмутились мы с Глумовым до глубины души.
- Что ж... я?! повертелся-повертелся – вздохнул и пошел в овошенную... там уж свою обязанность выполнил... Ах, друзья, друзья! наше ведь положение... очень даже щекотливое у нас насчет этих иностранцев положение! Разумеется, предостерег-таки я его: «Смотри, говорю, однако, Альфонс Иваныч, мурлыкай свою републúк, только ежели, паче чаяния, со двора или с улицы услышу... оборони бог!»
- Что ж он?
- Смеётся – что с ним поделаешь!
- Однако ж, какую власть взяли!
- Вольница – одно слово.
- Так вот по этому образцу и извольте судить, каких примеров нам следует ожидать, – вновь повел речь Прудентов, – теперича в нашем районе этого торгующего народа – на каждом шагу, так ежели всякий понятие это будет иметь да глаза таращить станет – как тут поступать? А с нас, между прочим, спрашивают!
