портретик

На крыльце управления мне попался Гурьянов. Мы почти столкнулись, и деться ему было некуда.

    В университете Гурьянова называли – Леня-Стук. Главной его обязанностью была слежка за иностранцами.

   Кроме того, Гурьянов славился вопиющим невежеством. Как-то раз его экзаменовал профессор Бялый. Достались Гурьянову "Повести Белкина".

    Леня попытался уйти в более широкую тему. Заговорил о царском режиме.

    Но экзаменатор спросил:

    – Вы читали "Повести Белкина"?

    – Как-то не довелось, – ответил Леня. – Вы рекомендуете?

    – Да, – сдержался Бялый, – я вам настоятельно рекомендую прочесть эту книгу...

    Леня явился к Вялому через месяц и говорит:

    – Прочел. Спасибо. Многое понравилось.

    – Что же вам понравилось? – заинтересовался Бялый.

    Леня напрягся, вспомнил и ответил:

    – Повесть "Домбровский"...

    И вот мы столкнулись на крыльце чека. Сначала он немного растерялся. Даже хотел не поздороваться. Сделал какое-то порывистое движение. Однако разминуться на крыльце было трудно. И он сказал:

    – Ну, здравствуй, здравствуй... Тебя Беляев ждет...

    Он захотел показать, что все нормально. Как будто мы столкнулись в поликлинике, а не в гестапо.

    Я спросил:

    – Он – твой начальник?

    – Кто?

    – Беляев... Или подчиненный?

    – Не иронизируй, – сказал Гурьянов.

    В голосе его звучали строгие руководящие нотки.

    – И помни. КГБ сейчас – наиболее прогрессивная организация. Наиболее реальная сила в государстве. И кстати, наиболее гуманная... Если бы ты знал, какие это люди!..

    – Сейчас узнаю, – говорю.

  – Ты чересчур инфантилен, – сказал Гурьянов, – это может плохо кончиться...

    Каково мне было выслушивать это с похмелья! Я обогнул его, повернулся и говорю:

    - А ты – дерьмо, Гурьяныч! Дерьмо, невежда и подлец! И вечно будешь подлецом, даже если тебя назначат старшим лейтенантом... Знаешь, почему ты стучишь? Потому что тебя не любят женщины...

    Гурьянов, пятясь, отступил. Он-то выбирал между равнодушием и превосходством, а дело кончилось грубостью.

    Я же почувствовал громадное облегчение. И вообще, что может быть прекраснее неожиданного освобождения речи?!

    К оскорблениям Гурьянов не подготовился. А потому заговорил естественным человеческим тоном:

    – Унизить товарища – самое легкое... Ты же не знаешь, как это все получилось...

    Он перешел на звучный шепот:

    – Я чуть не загремел по малолетству. Органы меня фактически спасли. Бумагу дали в университет. Теперь прописку обещают. Ведь я же сам из Кулунды... Ты в Кулунде бывал? Удовольствие ниже среднего...

    – А, – говорю, – тогда понятно... Кулунда все меняет...

    Вечно я слушаю излияния каких-то монстров. Значит, есть во мне что-то, располагающее к безумию...

    – Прощай, Гурьян, неси свой тяжкий крест...