…Есть тамо у тебя казна моя царская... Не раз, как в поход собирался... Жив вернусь, нет ли – чаялось... Вот я...
– Так, государь... Давал мне хоронить и казну твою, и рухлядь хорошую, меха, парчи, ткани... Все цело... Не мало собралося... Сохранно лежит...
– В приказе Тайном... в том покое, что я тебе показал, за дверьми за железными... Ну, ладно... А – нихто не знает?.. не проведали?..
– Кому знать, государь... Без глазу чужова все туды сношено. А заглядывать никому не мочно. Приказ даден... Словно бы там граматы особливо тайные государские ваши положены... И смертью покарать обещано, хто попытается... Не бойсь, государь. Поправляйся скорее. Все тобе сохранно сдам...
– Э-хе... Какая уж поправка... Не мне ты сдашь... Царю новому... И то – не сразу, гляди. Слышь, брате, не надумал еще я... Буду Господа молить, наставил бы меня: ково из сыновей благословить на царство...
– Да нешто Федор... Ево же, государь, вот год второй идет, и объявлял ты боярам, духовным властям и народу... Али...
– Што ж, што объявлял. Что в летах он совершенных есть. Так это от нево и не отымется. А царем на Руси, мы, государи, умираючи, – вольны, ково Бог нам укажет, постановить, хоша бы и не старшова... Бывали случаи... Да, ты стой... молчи... Не сдужаю много... Слышь, тута, в опочивальне – ларцы стоят... да три укладки невелички... По-прежнему потайно, в ночи, што ли, – снеси туды, где и другое все... И закрой по-прежнему... И заклянись не говорить, не давать ту казну, хоша бы царь али кто иной пытали тебя о ней... Молод Федор... Жадны бояре сильные... И родня вся женина, Марьи Ильинишны, покойницы. Сколь много им ни дай – все расхитят... А придет час недоли... Беда пристигнет, война ли, мор ли, али иное Божье попущение, што казна пуста стоять будет, земля оскудеет... Ох, тяжко и слово сказать... Пожди... – И, тяжело дыша, Алексей помолчал немного, потом снова заговорил: – Вот в те поры – и откроешь царю про клады про наши... А, храни Бог, тебя пристигнет час воли Божией – перед кончиной сыну своему поведай... Тоже под клятвой... да со креста целованием... да...
Он не докончил, умолк.
Широко перекрестился Ромодановский на образа, стоящие в углу, достал из-за ворота рубахи нательный золотой крест и, целуя его, сказал:
– Крест святой и мощи, кои в нем, целую на том, што все поисполню, как ты сказываешь. Не будет моей душе спасения, коли поиначу волю твою.
– Ну, вот, спаси тя, Бог, награди, Спас милостивый... Мне словно легше стало... Теперя – иди. Тамо Сергеич да тестенька... Кириллу зови сюды... Да... Нет... не надоть больше никого...
