Константин с восклицаниями, продолжая браниться и грозить, двинулся за Курутой, что-то говорящим цесаревичу по-своему, с жестами и одушевлением.

Константин тоже заговорил по-эллински, потом целый поток самых сильных русских ругательств, переведенных на греческий язык, хлынул у Константина, который находил особенное удовольствие передавать языком Гомера самую крупную солдатскую брань...

Когда находчивого Куруту спрашивали порою:

– Что вам говорил цесаревич?

Тот, пожимая плечами, спокойно отвечал:

– Так... пустяцки... Он бранится... на русски языке это нехорошо... А по-грецески – ницего не выходит... Переводить это нильзя... никак нильзя...