…Он быстро распечатывает накопившиеся за утро письма, повестки и наконец вскакивает как ужаленный: перед ним билет на бал в пользу "Общества распространения благонамеренности"; цена 10 руб., а более – что пожалуете.
- О, черт возьми! - восклицает он, – и без того везде провоняло благонамеренностью... А делать нечего, отдать десять рублей все-таки придется. Эй! Прохор! давно этот билет принесли?
- С час назад. Пришел лакей, оставил, а сейчас опять воротился. Вот и книга; извольте расписаться.
Перебоев берет книгу и расписывается: билет получил и деньги уплатил.
- Возьми, – говорит он Прохору, – но ежели вперёд с такими билетами будут приходить, говори, что барин в Москву уехал.
- Десять рублей да десять рублей, – ворчит он, - каждый день раскошеливайся! Деньги так и жрут, а благонамеренность все-таки за хвост поймать не могут. Именно только вонь от нее.
Входит жена.
- Ты сегодня возьмешь экипаж?
- Бери, матушка, пользуйся!
- Ты совсем о нас забываешь. Наташе платьице нужно: мне тоже давно обещал. Право, срам! у всех жены прилично одеты, я одна отрепанная хожу.
- Мало у тебя платьев!
- Есть платья, да не такие. Не могу же я в прошлогодних платьях в обществе показаться! Зачем же ты женился, если не в состоянии жену одевать?
Перебоев раздражительно выдвигает ящик из письменного стола и показывает его жене.
- На, смотри! много денег?
К счастью, в передней раздается звонок, потом другой, третий.
- Что же? - настаивает жена, – дашь денег?
- Ну, на! ну, на! ешь! глотай! – выбрасывает он одну за другой некрупные ассигнации, рассыпавшиеся по дну ящика.
- Так я поеду, – хладнокровно отвечает жена, собирая деньги.
- И поезжай! и бросай деньги! и бросай!
Звонки возвещают клиентов. Бьет одиннадцать.
Следующий клиент принес купчую на дом в Чекушах и просит совершить ввод во владение. В перспективе – полтораста рублей.
- Я этими делами... – начинает Перебоев, но сейчас же спохватывается и говорит: – Извольте, с удовольствием, только условие на такую ничтожную сумму, как полтораста рублей, писать, я полагаю, бесполезно...
На этот раз клиент оказывается чивый; он выкладывает на стол условленную сумму и говорит:
- Только знаете, чтобы верно. А после ввода – милости просим закусить. Давненько мы с женой подумывали...
Перебоев не слушает его, берет документ и деньги и пишет расписку.
Зато третий клиент сразу приводит Перебоева в восхищение.
- В городе Бостоне, – говорит он, – Федор Сергеич Ковригин умер и оставил после себя полтора миллиона долларов. Теперь по газетам разыскивают наследников.
- Ну-с?
- Мы – тоже Ковригины...
Воображение Перебоева, быстро нарисовавшее ему картину путешествия в Америку, совещания с местными адвокатами, наконец, целую кучу блестящих долларов, из которых, наверное, добрая треть перейдет к нему (ведь в подобных случаях и половины не жалеют), начинает столь же быстро потухать.
- Однофамильцы Ковригина или родственники? - терпеливо спрашивает он.
- То-то, что... Мы уж и в посольстве побывали, и поколенную роспись видели... и у него Анна Ивановна, и у нас Анна Ивановна...
- Я не понимаю. Объяснитесь, пожалуйста.
- И ему Анна Ивановна внучатной сестрой приходится, и нам Анна Ивановна тоже приходится внучатной сестрой.
- Жива эта Анна Ивановна?
- То-то, что... Не потрудитесь ли посмотреть?
- Да вы слыхали когда-нибудь об умершем Ковригине?
- То-то что...
- Жива эта Анна Ивановна?
- Наша-то давно померла, а евоная – Христос ее знает.
- Вы у кого-нибудь из адвокатов были, кроме меня?
- Как же, у пятерых уж были.
- Что же они вам сказали?
- Да что! Смеются – только и всего.
- Так зачем же вы ко мне пришли? - уже раздраженно кричит Перебоев, - вы думаете, что у меня праздного времени много?
- То-то, что мы думали: и у него Анна Ивановна, и у нас Анна Ивановна... Может быть, господин адвокат разберет... Денег-то уж очень много, господин адвокат!
- Позвольте вас попросить оставить меня!
- С удовольствием. Мы, признаться сказать, и то думали: незачем, мол, ходить, да так, между делом... Делов ноне мало, публика больше в долг норовит взять... Вот и думаем: не наш ли, мол, это Ковригин?
- Да говорите же толком: какой еще ваш Ковригин? - опять начинает волновать Перебоева надежда.
- Да Иван Афанасьич. Он доподлинно нам сродственником приходится, и тоже лет сорок назад без вести пропал.
- Ну-с?
- Только этот, умерший-то, Федором Сергеичем прозывается...
- Позвольте мне просить вас оставить меня.
Клиент удаляется. Перебоев опять высовывается в дверь и провозглашает:
- Господа! кто на очереди? пожалуйте!
Но клиентская пуста. Сейчас в ней ожидало еще два человека, и вдруг - нет никого.
- Прохор! - в исступлении кричит Перебоев, – где клиенты?
- Ушли-с. Сказали: долго уж очень ждать приходится - и ушли.
- И ты не мог удержать? – хорош гусь! не мог сказать, что я сейчас...
- Да что же, коли они ушли.
- Ушли! Свинья ты - вот что! Вели завтракать подавать.
Перебоев задумывается. Целых два часа он употребил на пустяки, а между тем два клиента словно сквозь землю провалились. Может быть, в них-то и есть вся суть; может быть, на них-то и удалось бы заработать... Всегда с ним так... Третьего дня тоже какая-то дурища задержала, а серьезный клиент ждал, ждал и ушел. Полтораста рубликов – хорош заработок! Вчера – ничего, третьего дня – ничего, сегодня – полторы сотни.
- Прохор! - кричит он, - на будущее время, ежели барыни шляться будут, говори, что дома нет. Ах, юродивые!
Он наскоро завтракает и отправляется в суд. Спор о подлинности векселя он мгновенно проигрывает, зато процесс о краже со взломом выигрывает блестящим образом.
- Всегда так со мной! Как только по назначению суда защищаю – непременно выиграю, - ропщет он вполголоса, почти с ненавистью взирая на подошедшего к нему оправданного клиента.
- Скажите по совести: украли? - спрашивает он.
- Украл-с, – шепотом отвечает оправданный.
- Ну, идите и воруйте. Только мне на зубок не попадайтесь. Я... вас...
В половине седьмого Перебоев возвращается домой – изнуренный. Жена встречает его словами:
- А мы платье купили Наташе – модель из Парижа; мне Изомбар через неделю сшить обещала. Только будет стоить около трехсот рублей.
- На какие же ты деньги рассчитываешь?
- Обыкновенно... Принесут счет, ты и заплатишь!
- Дожидайся!
Он выскакивает из-за стола и, не докончив обеда, убегает в кабинет. Там он выкуривает папироску за папироской и высчитывает в уме, сколько остается работать, чтобы составился капитал в четыреста тысяч.
Оказывается, что не хватает около ста девяносто четырех тысяч. Правда, что у него имеется в виду процесс, который сразу может дать ему сто тысяч, но это еще вопрос, достанется ли он ему. Около этого процесса целая стая адвокатов похаживает: "Позвольте хоть документики просмотреть..." К счастью, он уж успел заручиться, видел документы и убедился, что действительно четыре миллиона у казны украдены. Но он так ловко успел выяснить ответчику суть дела, что сам вор убедился, что он ничего не украл и даже, пожалуй, кой-что своего приложил.
- Итак, вы сами видите, как легко оклеветать человека! - сказал он, с чувством пожимая Перебоеву руки.
- Еще бы! тут и возразить нечего! - ответил Перебоев горячо, - на основании такой-то статьи такого-то тома...
- Совершенно с вами согласен; но только вот что: как бы защитник противной стороны...
- И он ничего возразить не может. Дело ясное, правое... святое!
- Именно... святое!
На вопрос о гонораре Перебоев объявил прямо цифру – сто тысяч рублей, на что клиент-вор несколько сомнительно ответил:
- Помогите, голубчик!
С тех пор прошло два месяца. В течение этого времени вор аккуратно уведомлял Перебоева, что дело все еще находится в том ведомстве, в котором возник начет, что на днях оно из одной канцелярии перешло в другую, что оно округляется, и т.д.
Перебоев, в свою очередь, убеждал вора, что напрасно он сам беспокоится следить за делом, что он, как адвокат, может и в административных учреждениях иметь хождение; но вор, вместо ясного ответа, закатывал глаза и повторял:
- Помогите, голубчик!
А в обществе между тем ходили самые разнообразные слухи. Одни рассказывали, что вор пошел на соглашение: возвратить половину суммы в течение бесконечного числа лет без процентов; другие говорили, что начет и вовсе сложен.
"Странно, однако ж! - размышлял Перебоев, – ведь все это и я мог бы для него устроить!"
Вот и теперь, по поводу заказанного женою платья, он вспомнил об этом процессе и решился завтра же ехать к вору и окончательно выяснить вопрос, поручает ли он ему свое дело или не поручает. Ежели поручает, то не угодно ли пожаловать к нотариусу для заключения условия; если не поручает, то...
Он даже вздрогнул при этой мысли. И тут же, кстати, вспомнил об утреннем посещении Ковригина. Зачем, с какой стати он его прогнал? Может быть, это тот самый Ковригин и есть? Иван Афанасьич, Федор Сергеич – разве это не все равно? Здесь был Иван Афанасьич, приехал в Америку – Федором Сергеичем назвался... разве этого не бывает? И Анна Ивановна к тому же... и тут Анна Ивановна, и там Анна Ивановна... А он погорячился, прогнал и даже адреса не спросил, - ищи теперь, лови его!
- Эй, Прохор! давеча здесь господин Ковригин был – спросил ты, где он живет?
- Не спрашивал-с.
- Ну, так и есть! Фофан ты, братец! – укоряет Перебоев Прохора и, оставшись один, продолжает мечтать.
