[Аристократ среди демократов:]
Чуть ли не самые многочисленные были обеды редакционные, а уж самые разношерстные были несомненно они. Помню огромные глаза Салтыкова, перепуганно озирающиеся на сотрапезников, между которыми дикообразный Ф. М.Решетников производил на него какое-то удручающее впечатление.
– Сядемте пожалуйста рядом. Ей богу, даже небезопасно, – уговаривал бывало Салтыков.
Если когда корм бывал не в коня, то уж конечно на этих обедах. Порционные цыплята, зимой и летом, выставка бутылок разнообразных вин перед каждым прибором – являлись тут почти насмешкой. Собирались, например, сотрудники обсудить вопрос: по сколько копеек вычитать из их гонорара, чтобы собрать сумму на случай крайней нужды одного из них, не прибегая к пособию Литературного фонда, и тут же издерживалась сумма в цыплятах и дорогих винах, в которых никто не нуждался. Многие, напротив, страдали от замены ими простой водки.
Салтыков особенно занимался такими страдальцами, – посмотрите, посмотрите, как он страдает, – толкал он меня локтем, указывая на преследовавшего его Решетникова. Тот выбирал между бутылками, чтобы влить в себя посущественнее; но в сравнении с водкой существенным ничто не представлялось. Он поднимал бутылку повыше, смотрел на свет, что в бутылке содержится, пытался получать указания от ярлыков, но они были иностранные; наконец, вздохнувши, наполнял до краев стакан хересом и вливал себе в горло, как в трубу.
Тут уж Салтыков не выдерживал: – какое животное, – шипел он злобно.
Некрасов благодушно усмехался во все стороны. – Пускай их полакомятся, – говорили его карие с лукавством глаза: – не каждый день получают…
[Горлит тогдашний:]
И каково же было мое удивление при виде следующей картины: маленький Фукс, тот самый Фукс, которого Салтыков в качестве Щедрина печатно называл Фуксенком, да еще с эпитетом «поганого», закуривает сигару о сигару Михаила Евграфовича, уста в уста, и Михаил Евграфович, хоть мрачно, но поддается этому иудину лобзанию сигар.
– Прикармливаем зверя, – объяснил мне Некрасов, – приставлен ходить за ним…
Салтыков злобно взглянул на меня и так мотнул шеей, как даже он обыкновенно не мотал. Его совсем перевернуло. Я не мог удержаться от улыбки.
– А вы уж и рады, – брякнул он, по его мнению тихонько, но так, что всем было слышно.
– Ведь он дьячок, – объяснял Некрасов, провожаю меня потом в прихожую: – по селам такие водятся: злобные и с косой. Поискать у Салтыкова под сюртуком хорошенько, так уж непременно эта самая коса на загривке окажется…
– А крепко не любит, чтобы его в таком виде знали. Все норовит, как бы в наилучшем, – подсмеивался он.
